26 апреля — 30 лет со дня Чернобыльской катастрофы

Сегодня исполняется ровно 30 лет со дня той страшной катастрофы. По выбросу радионуклидов взрыв реактора на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года был равноценен 50-ти сброшенным на Хиросиму атомным бомбам. Это нанесло жестокий удар по судьбам миллионов людей. В истории атомной энергетики авария явилась самой масштабной как по количеству задействованных в ней ликвидаторов, так и по количеству жертв. Взрыв на АЭС произошел в 1 час 23 минуты 40 секунд по московскому времени. Метеоусловия были таковы, что значительная часть чернобыльского выброса «осела» в Беларуси, которая получила 70 процентов радиационного загрязнения. В его зоне оказалась почти четверть территории нашей страны – 3 тысячи 678 городов и деревень, в которых проживало 20 процентов населения. С карты исчезло более 430 населенных пунктов. Радиоактивному загрязнению подверглось около четверти лесного фонда Беларуси – 20,1 тысячи квадратных километров леса.
В первые дни после взрывов в четвертом энергоблоке жители в радиусе 30 км от АЭС были вынуждены покинуть свои дома — эвакуации подлежали свыше 115 тысяч человек.
Огромное количество людей и спецтехники было задействовано в ликвидации последствий взрыва — силы более 600 тысяч человек понадобились, чтобы минимизировать последствия произошедшего. Последствия трагедии – не только социально-экономические, экологические, но и духовные – ощущаются до сих пор. Суммарный ущерб, нанесенный республике чернобыльской катастрофой в расчете на 30-летний период ее преодоления, оценивается в 235 миллиардов долларов.
Эхо Чернобыльской катастрофы будет звучать еще не одно десятилетие. Именно поэтому история этой беды и история преодоления ее последствий заслуживают того, чтобы люди об этом знали и помнили. Помнили о тех, кто героически, ценою своего здоровья и даже жизни боролся с чернобыльской бедой. Пожарные, вертолетчики, рабочие, инженеры, ученые, специалисты союзных и республиканских органов, военные – почти 700 тысяч человек – живым щитом заслонили не только свою страну, но и Европу. Государственная политика в Республике Беларусь направлена на восстановление пострадавших территорий. За годы независимости на это уже затрачены огромные средства. И опыт нашей страны по преодолению последствий Чернобыльской аварии высоко оценен – в частности, на международном форуме в Гомеле, что прошел в минувшую пятницу. Участие в нем принимали представители России, Японии, Франции, Германии. Они отмечали, что намерены многое перенять у нас в этом направлении.

В Берестовицком районе проживают люди, которые принимали участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Кто-то был направлен туда по линии военного комиссариата,  а кто-то – по линии МВД.

Сегодня, в день печального юбилея самой страшной в истории человечества техногенной катастрофы, наш разговор-воспоминание с пострадавшими от ее последствий похож на просмотр документального кино тридцатилетней давности. Каждый кадр в нем – та страшная явь, которую не просто довелось увидеть моим собеседникам, но и жить, работать в ней. При этом зная: радиация, этот невидимый и немой убийца, рядом с тобой, в ягодах и плодах, в кристально чистой воде колодца, в одежде, в дровах, что пылают в печи, в пыли, что поднимается ветром… Наши земляки работали в тридцати-и даже в десятикилометровой зоне отчуждения, проводили дезактивацию в деревнях и следили за порядком там, откуда жители были отселены, стояли у шлагбаумов на КПП, только по пропускам разрешая проход людей и проезд техники.

Александр Титок: Я оказался в Брагинском районе. Когда мы, работники правоохранительных органов, прибыли на место несения службы, нас больше всего поразила странная и пугающая тишина вокруг. Деревня как деревня: во дворах ходят куры, зеленую траву щиплют гуси, в хлевах – домашний скот. Но – ни одной людской души, ни говора, ни звука, ни колодезного скрипа. Брошенные легковые машины, велосипеды… Мы словно попали в нереальный и жуткий мир. Люди оставили все, взяв с собой только документы, – ведь невидимая радиация была повсюду…
Каждый из нас имел индивидуальный дозиметр, нам ежедневно выдавали таблетки. Питались в основном консервами. Задачей было охранять деревни от мародеров, чтобы с вещами не разносилось радиационное загрязнение. Мы понимали, как тяжело было сельчанам покидать свои дома. Некоторые не могли смириться: пытались вернуться, чтобы прополоть грядки, позаботиться о скотине. Конечно, такое не разрешалось, попасть в зону можно было только по специальному пропуску.
Николай Палавенюк: Мы с Виталием Карпутем и Василием Александровым тоже работали на Брагинщине. Погода стояла очень жаркая и сухая. А почва там легкая, песчаная, и ветер постоянно поднимал пыль. Ездить разрешалось только строго по дорогам. А обочины нейтрализовались специальным раствором, который покрывался твердой коркой. На штык лопаты снимался в населенных пунктах верхний слой земли.
Жили мы в школе в Комарине, а на работу нас возили за 20 километров в зону отчуждения, в деревню Пирки. Деревня большая, в 422 двора, магазин, узел почтовой связи. Жутко было видеть ее пустой. Второй от нас контрольно-пропускной пункт дислоцировался через 500 метров. Пропуск предъявляли даже водители, доставляющие на реактор бетономешалки, материалы для строительства высоченного саркофага. Мы смотрели также за тем, чтобы в покинутом поселении не было поджогов и вывоза имущества. Помню, как один из местных жителей упрашивал: «Я ничего не возьму со своего подворья, только самое дорогое – ульи. Пчелами занимался всю жизнь, и не представляю, как буду теперь без этого…».
От КПП была видна атомная станция. Мы могли наблюдать, как над четвертым реактором летали вертолеты, сбрасывая груз – на это каждый летчик имел всего три минуты.
Иван Лихван: Теперь я проживаю в деревне Гольни. А в 1986-м году был призван на ликвидацию последствий Чернобыльской катастрофы по линии военкомата из Латвии: там я жил и работал на одном из заводов. Направлен был в Брагинский район Гомельской области, работал и в Полесском районе Киевской области. На белорусской стороне тоже жил в Комарине. Для тех, кто отправлялся на реактор, были развернуты бани. После рабочей смены, выйдя из автобусов, люди сразу же принимали душ в специально оборудованной для этого палатке. Рядом, в большой военной машине, была оборудована парилка и функционировала «прожарка» одежды. Говорили, это значительно снижало уровень радиации. Я как раз и был банщиком. Работы было много: ведь принимали мы людей из пятнадцати, а то и из двадцати пяти автобусов…
Михаил Русин: Я был в Чернобыле с ноября 1986-го по май 1987-го. В основном работал в десятикилометровой зоне от реактора. Нас возили и на сам реактор – на уборку административного здания. Представить, в какой страшной опасности ты находишься, было трудно: ведь радиацию не увидишь и не пощупаешь. Иногда першило в горле, подчас кружилась голова, слегка подташнивало, но разве в молодости зацикливаешься на этом?
Окружающая обстановка была, конечно, удручающей. Количество техники просто поражало. Это и «КрАЗы» со свинцовыми дверками. Это и машины, предназначенные для тушения пожара на реакторе, которые в двадцати метрах от него отказывались работать из-за радиации… Говорили, что главным было достать графитовый стержень. Однако это оказалось большой проблемой: один за другим ломались российские и японский роботы. С целью недопущения утечки радиации начались   работы по сооружению над реактором саркофага.
Мне с товарищами крупно повезло: не пришлось выполнять предназначавшуюся нам работу по очистке крыши третьего реактора от попавших на нее обломков урана и графита. Работа эта таила в себе опасность получить лучевую болезнь. Ведь даже снаряженные в специальные костюмы-скафандры люди работали по очереди всего несколько минут.
В Чернобыле я находился 169 дней. Всю зиму, вплоть до теплых майских дней, мы выполняли разную работу. Проводили дезактивацию деревень, пустующие же подготавливали под захоронение. Поражало, что трава там росла выше заборов. Помню на украинской стороне ярко-рыжий хвойный лес. Мы ехали вдоль него на протяжении пяти километров – все сосны стояли, словно обожженные огнем. Жуткое зрелище…
Григорий Неплюев: Я родился и вырос в 30-километровой зоне. Собственно, к атомной станции причастна вся моя семья: отец после войны был трактористом и копал фундамент под строительство АЭС. А в 1986-м, работая в Брагине водителем, уже после взрыва на ЧАЭС вывозил автобусом людей из опасной зоны. Отца давно нет в живых, он умер в 55 лет…
В ликвидации последствий аварии принимали участие также и мама, мои брат и сестра, я сам. Мама, работая в общепите, развозила еду ликвидаторам, работающим в 10-километровой, и в 7-километровой зонах. Брат работал на автолавке и вместе с сестрой, которая была продавцом, развозил продукты и товары жителям деревень, вскоре попавших под отселение. В 45 лет брата, к сожалению, тоже не стало … Я учился в техникуме в Могилевской области и приехал в Брагин на первомайские праздники. Шел третий день после взрыва. В ту пору мне не было еще восемнадцати лет, и в ликвидации последствий аварии участия не принимал. А вот 1988-м году работал бригадиром в хозяйстве, которое находилось в 30-километровой зоне. Некоторые поля моей бригады оказались в 15-ти километрах от реактора, и мы проводили дезактивацию земель – перепахивали их, вносили необходимые вещества.
Собственно, это была еще моя преддипломная практика, но поскольку специалистов не хватало, мне и доверили возглавить бригаду. Сестра, работавшая в 1986-м продавцом, теперь живет в Москве, а я и мама – в Большой Берестовице.
Леонид Ягнешко: Мы с Павлом Рыжко находились в Краснопольском районе Могилевской области. Помню, въезжая с воинской частью в деревню Новоельню, удивились тому, что жители стояли на перекрестке и плакали. Когда же вышли из машин и сделали дозиметрами замер, все поняли. Мы и оказались-то тут потому, что деревня подлежит дезактивации, и даже, возможно, эвакуации. Говорили, что на Краснопольщине «осело» радиационное облако…
Солдат и техники было очень много. Мы снимали и вывозили верхний слой почвы, мыли снаружи дома, хозпостройки. Через некоторое время все повторяли сначала. Выскребали почву во дворах, а в местах слива дождевой воды с крыш землю вынимали до метровой глубины.
Павел Рыжко: Я в деревне Новоельня работал как раз на бульдозере, грузил снятый верхний слой земли в самосвалы. Ее отвозили в специальный могильник, оборудованный в виде глубокой траншеи в лесном массиве. Работать мешала пыль: часто поднимался сильный ветер и носил ее в воздухе. Видимость плохая, даже дышать трудно. Наиболее опасно было на утрамбовке той жуткой траншеи.
Леонид Ягнешко: Вы бы видели крупные яблоки, груши, сливы в тамошних садах! Кормили нас очень хорошо, но разве пройдешь мимо такой красоты? И срывали, и ели. Рыбу тоже ловили, грибы собирали.
Павел Рыжко: Насобирали как-то раз на окраине леса подберезовиков и решили сварить их. Командир роты кричит: «Вы хотите к женам вернуться?! Выбрасывайте сейчас же!».
Леонид Ягнешко: Помню, дед меда принес, чтобы угостить нас. Стали проверять – дозиметр сразу же затрещал. Мы тут же вырыли глубокий котлован и закопали медок….
Владимир Побудей: Нам с Николаем Мойжиком, в составе сводного отряда УВД из Гродненщины и Витебщины, довелось побывать в 30-километровой зоне. Размещались мы в бывшем детском садике большой деревни Савичи – это в 18-ти километрах от реактора. А на пропускные посты выезжали ближе к реактору: в 7-ми, 10- километровую зону, в ближайшие к станции деревни Крюки и Посудово. Дежурство несли по 12 часов. С собой имели только консервированную пищу, а полноценными обедами питались в Савичах.
Трудно было осознать, что находишься в зоне радиации, которая ничем не выдает себя. Сразу по прибытии, правда, некоторые из нас испытывали покалывание в языке и металлический привкус во рту, небольшое першение в горле. Первую неделю я чувствовал головную боль, головокружение, но это прошло, видимо, организм адаптировался. Да и работы было много, поэтому небольшому недомоганию вообще не придавали значения и даже не задумывались об этом.
Мы работали на КПП в населенных пунктах Пирки и Солнечный – последний был большим и даже по теперешним меркам современным, с многоэтажными домами. Только пугающая и жуткая тишина стояла в них. Так вот к разговору о радиации. На своем пропускном пункте мы затопили как-то буржуйку привозными дровами. Дозиметрист, зашедший к нам, у порога достал прибор и показал, как он ведет себя. А затем поднес к горящим дровам: характерный «треск» усилился в десятки, если не больше, раз! Специалист предупредил:
– Вот, она, ребята, невидимая радиация. Разожгли в печке дрова – тут же захлопывайте дверцу и отходите от нее подальше.
У меня был друг, Иван Зыбков, большой книгочей. Он использовал каждую свободную минуту, чтобы почитать интересную книгу, которую находил в библиотеке в Солнечном. И с собой тоже прихватил чемодан книг, хотя и предупреждали: нельзя ничего брать отсюда. Нет теперь в живых Ивана Ивановича…
26 апреля по приглашению минских ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС Леонид Ягнешко, Павел Рыжко, Николай Палавенюк, Владимир Вильк, Григорий Неплюев и я примем участие в возложении цветов к памятному знаку «Ахвярам Чарнобыля».
Мария Драпеза, фото автора