Одной из самых трагических страниц Второй мировой войны является страшная судьба сотен тысяч детей – наименее защищенных и безвинно пострадавших жертв фашизма. Дети отправлялись в концлагеря, становились заложниками, принудительными донорами, биологическим сырьем для преступных «медицинских экспериментов», их использовали как живое прикрытие для отступающих фашистских частей, посылали на минные поля. В концлагерях погиб каждый девятый из десяти малолетних узников. День 11 апреля объявлен ООН Международным днем освобождения узников фашистских концлагерей.
Живет малолетняя узница и в нашем районе. Это Зинаида Александровна Плоцкая из Большой Берестовицы. До войны жила с родителями в местечке Налибоки, это самая глубь Налибокской пущи: отец закончил лесотехническую академию в Ленинграде и был начальником лесоучастка. Его, солдата гражданской войны, мобилизовали в первый же день Великой Отечественной. Участвовал в боях под Москвой, затем, когда начало формироваться партизанское движение, был направлен на оккупированную территорию Беларуси.
Зинаида Александровна и сегодня помнит рассказы отца о том, как он приземлился с парашютом на Миншчине, как воевал в Налибокской и Липичанской пущах. Александр Гаврилович Шламанов был комиссаром партизанской бригады имени Чапаева.
— А мы были детьми партизанского комиссара, – говорит моя собеседница. – Враг отомстил папе своим подлым способом. Маму и всех четверых детей – Гале было полтора годика, Майе – пять, Вите – семь, а мне двенадцать лет – фашисты схватили, отвезли в Столбцы и загнали в переполненный людьми вагон-телятник. Мы ничего не успели взять с собой и ехали без еды и воды. Если бы не добрые люди, которые делились последним куском хлеба, наша Галя никуда бы и не доехала…
… Австрия. Концлагерь под городом Линц. Множество деревянных бараков. Площадь с радиорупором на столбе. Земля усыпана щебнем, вокруг бараков колючая проволока в два ряда. Таким запомнился Зинаиде Александровне лагерь. А еще – деревянными нарами и матрасами-рогожками из крапивной мешковины, такими же «одеялами». И страшными криками «Ауфштейн!», что раздавались каждое утро, и нельзя было опоздать на поверку. Донимали ужасный голод и лютый холод. Зине казалось, что это уже не закончится никогда, они не возвратятся домой, не увидят папу…
– Кормили в обед супом из брюквы и кусочком хлеба, а утром и вечером давали кофе из цикория, — вспоминает женщина. – Я не знаю, как выжила наша мама: она и обеды свои отдавала нам, и одеялом своим укрывала.
Маленькая Галя пухла от голода. Ей всегда хотелось кушать, и от этого девочка плакала по ночам. Помню, как мама впотьмах пыталась найти в карманах у Вити хоть малюсенькую хлебную корочку – наш братик подчас приберегал ее, чтобы потом, когда от голода будет болеть живот, достать и пососать.
Зину мама называла кормилицей. От вездесущих старших детей в лагере не ускользало, когда мужчины-узники делали подкоп под проволоку и готовились к побегу.
— Я не один раз подкарауливала такой момент, – рассказывает Зинаида Александровна. Дяденьки ночью уползут, а я ползу следом. С наступлением утра попрошайничала в городе. Австрийцы подчас жалели, отрывали от своих талонов на хлеб бумажки на 50, иногда на 100 граммов, а однажды за день даже смогла купить буханку хлеба. Вот было счастье! Возвращалась, а дыра в огороже уже заплетена. Слава богу, среди полицаев-австрийцев находились добрые люди, и маме удавалось вернуть меня. Ежедневно в лагерь приезжала, как все ее называли, «душегубка» – крытая брезентом машина, которая забирала тех, кто умер. Болезни бушевали страшно: люди болели на оспу, туберкулез, воспаление легких. Умирали и от недоедания. Наша Галя тоже перенесла оспу, и ни за что не выжила бы, если бы не узники.
В лагере были, кроме русских, французы, итальянцы, поляки, сербы… Все любили маленькую Галю: сами, бывало, недоедят, а ей дадут кусочек хлеба. Итальянцам через Красный Крест доходили посылки, и они всегда подкармливали малышку галетами. Галя выжила, хотя и была страшно худенькая и слабенькая. Когда американцы освободили нас, ей уже исполнилось три года, но ходить малышка еще не могла. К тому же от болезни она ослепла, и зрение вернулось только через четыре года.
Лагерь был распределительным, мужчин и женщин, у которых не было маленьких детей, гоняли на работы.
– И таких детей, как я, тоже заставляли работать, – рассказывает бывшая узница. – Помню, осенью убирали у бауэра урожай в огороде. Он распорядился накормить нас отварным картофелем в мундирах с кислой капустой. Клубни высыпали на стол, и мы хватали их, ели даже не очистив. Было до того вкусно, что запомнилось на всю жизнь. С той поры, когда в доме есть кислая капуста, обязательно отвариваю картошку в мундирах.
В 45-м, когда самолеты союзников бомбили город, нас гоняли разбирать руины. Брать оттуда ничего не разрешалось. Один мальчик нашел кусочек мыла и положил себе в карман. Немцы это заметили, и больше того мальчика мы не видели.
… После освобождения семья партизанского комиссара вернулась в Налибоки. Их встретило пепелище – жителей фашисты расстреляли, а деревню сожгли дотла. Жили в соседней деревушке, в землянке у добрых людей, и снова впроголодь. Жив ли отец – они не знали. И он тоже потерял след семьи. Даже брат жены не мог сказать убитому горем солдату ничего нового.
Но однажды сосед прочел маме газетную заметку, в которой было написано, что председатель Берестовицкого райисполкома А.Г.Шламанов (работал здесь с 1944 по 1946 год включительно) в числе других награжден орденом Отечественной войны.
– Оказалось, вместе с партизанским соединением папа дошел до Беловежской пущи, был первым секретарем Свислочского подпольного райкома партии, – говорит моя собеседница.– Он был награжден также орденом Красного Знамени, еще одним орденом Отечественной войны, одиннадцатью медалями.
Александр Гаврилович сразу же приехал в Налибоки и забрал семью. С той поры Большая Берестовица стала для Зинаиды Александровны второй родиной.
Мария Драпеза,
фото автора
