Отрывки из книги «Семь месяцев жизни в русской Польше в 1863 году». Часть 3
Про автора книги, друга, компаньона Александра Биспинга – английского священника Фортескью Андерсона – сведений почти нет. Известно, что он выпускник Оксфордского университета, продолжил учебу в Боннском университете. Это подтверждает, что будущий священник был образованным человеком своего времени.
Во время учебы в Бонне Александр Биспинг познакомился с сыном англиканского священника Фортескью Андерсоном, тот давал ему две зимы уроки английского. К 1863 году срочные дела требовали личного присутствия и присмотра за большим хозяйством, молодому наследнику надо было возвращаться на родину. Вместе с ним приехал сюда и англичанин. На семь месяцев Ф. Андерсон стал его ближайшим компаньоном, советчиком и учителем английского языка. Обо всем, что увидел здесь зарубежный гость, он с интересом рассказывает в своей книге «Семь месяцев жизни в русской Польше в 1863 году». Но не только веселые и радостные моменты сопутствовали пребыванию Андерсона в наших краях. Молодого графа Биспинга обвинили в соучастии в мятеже, в тюрьме оказался и его друг.
Тема лжесвидетельства близка Андерсону, он сам едва избежал лжеобвинений двух повстанцев-арестантов, но власть предержащие под нажимом трех англичан, которые случайно на тот момент оказались в Гродно, освободили Андерсона из гродненской тюрьмы и поспешно выслали его из страны. Надо отметить горячее участие англичан почти в безнадежном мероприятии, их ходатайство за соотечественника помогло.
Последняя, восьмая глава «Освобождение из тюрьмы – последующие события — отъезд из русской Польши» заканчивается освобождением английского путешественника.
Чтобы не выглядеть перед иностранцами законченными варварами, начальник полиции Гродно, надо полагать, по прямому приказу губернатора, предложил Андерсону пожить на правах гостя в его доме. Что это было за «гостеприимство» автор подробно описал в книге:
«Мы добрались до его дома около трех часов дня, и он показал мне мою комнату наверху. В ней стояли только большой черный дорожный ящик и две большие бутылки уксуса. В комнате не было ни стула, ни стола, ни (на тот момент) кровати.
Гродно, ул. Бригидская (источник иллюстрации humus.livejournal.com)
Посидев минут десять в одиночестве, я подумал, что могу найти в Гродно кого-нибудь из своих знакомых, которые телеграфируют обо мне в Бонн, Санкт-Петербург и Варшаву. Написав об этом на клочке бумаги, я подошел к окну в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Я постоял так недолго, как увидел слугу одного из моих знакомых, который шел по улице. Он узнал меня, когда я окликнул его, подобрал брошенный листок, и ушел.
Однако из этой попытки ничего не вышло, и я догадался, что моя затея провалилась, увидев, как на следующее утро слуга прошел мимо, не обратив на меня никакого внимания. Впоследствии я узнал, что польский джентльмен, которому попало это послание, опасался скомпрометировать себя, выполнив мою просьбу. Копия каждой телеграммы посылалась губернатору до того, как она будет отправлена. И тот джентльмен, я полагаю, старался избежать расспросов, которые могли бы последовать.
В четыре часа в мою комнату вошел начальник полиции и объявил, что обед подан. Я с радостью последовал за ним в столовую и, конечно, ожидал, что он сядет со мной за стол. Но он извинился, сказав, что «у него пропал аппетит. Дело в том, что он уже пообедал так, как предписано в постный день». Он снизошел до того, что позволил мне съесть остатки. Я хорошо видел место, где он сидел, и крошки хлеба, которыми была усыпана не очень чистая скатерть. На столе среди блюд были отварная щука, жареная плотва и соленая сельдь. После ужасной еды, какую мне предлагали в течение последних трех дней, эта оказалась самым желанным пиршеством. Передо мной также стояла бутылка водки, которую начальник полиции наливал мне чаще, чем я был расположен выпить. После нескольких общих осторожных вопросов, которые, несомненно, должны были подготовить почву для более откровенного разговора, он спросил:
– Знаете ли вы кого-нибудь из центрального комитета здесь, в Гродно?
Я должен здесь сказать, что центральные комитеты существовали в больших городах каждого охваченного восстанием района и были прямыми агентами национального правительства, то есть руководящим органом повстанцев. Изобретательность, с которой этим комитетам до сих пор удавалось избегать арестов и внимания российских властей, поистине поражала. Начальник полиции избрал такую уловку, с помощью которой он надеялся заставить меня признаться, что я был знаком с повстанцами.
– Как мне, иностранцу, – возразил я, – что-то знать про тех людей, которых вы, имея в своем распоряжении все силы императорского правительства, тщетно пытаетесь обнаружить в течение многих месяцев и лет? Вы сами знаете кого-нибудь из этих людей?
– Да, я знаю, – был его ответ. – Все дураки в Польше состоят в Комитете, и самый большой дурак стоит во главе их.
Увидев, что из меня нельзя сделать осведомителя, начальник полиции сказал, что у него есть обычай вздремнуть перед поездкой на вокзал, чтобы встретить поздний поезд из Вильно. Он предложил мне удалиться в свою комнату, а сам пошел в свою. Прежде чем выйти из столовой, он перекрестился и почтительно поклонился образу, кажется, Святого Николая, стоявшему в углу, и мы вместе поднялись по лестнице. Я обнаружил, что в моей комнате за время моего отсутствия поставили кровать и застелили ее бельем. При более близком знакомстве оказалось, что она кишит клопами.
На следующий день, в пятницу, был большой праздник, по-моему, годовщина коронации Императора. С раннего утра я наблюдал за разными группами хорошо одетых людей, направлявшихся в церкви, а также за работой жителей по украшению и освещению своих домов. Я продолжал также нетерпеливо высматривать из открытого окна знакомого мне в толпе человека, которому я мог бы доверить передачу моих давно приготовленных телеграфных сообщений. Но я никого не видел…».
«…Узнав про арестованного англичанина, факт, вызвавший большое внимание и обсуждение, они сочли своим долгом сделать все возможное в рамках закона для его освобождения.
С этой целью они искали и добились встречи с военным начальником. Когда они разговаривали с этим офицером, вошел начальник полиции, и, таким образом, появилась возможность поговорить с ним и на эту тему. Но им не удалось получить ни определенных сведений, ни обещания помощи. Тогда они отправились к генерал-губернатору Скворцову, который обедал и не мог их принять. Они повторяли свой визит с интервалом в полчаса три или четыре раза в тот же вечер; и наконец, были допущены, как я подозреваю, с помощью «серебряного ключа» (взятка). Они просили у губернатора разрешения повидать арестованного англичанина и узнать от него подробности его дела, чтобы сообщить обо всем английскому послу лорду Нейпиеру в Санкт-Петербурге. Они убедили губернатора, как и военного начальника и начальника полиции, в том, что отказывать британскому подданному в праве обратиться к послу Британской Короны несправедливо, что такой отказ является нарушением международного этикета, если не международного права.
Губернатор оказал им очень любезный прием, очень внимательно и любезно выслушал все, что они хотели сказать, но, в конце концов, решительно и недвусмысленно отклонил их просьбу навестить меня. Несмотря на то, что все закончилось неудачей, их нельзя было остановить. Мистер Кларк написал лорду Нейпиеру. Мистер Биркбек передал вице-консулу в Варшаве мистеру Уайту все подробности, которые им тогда стали известны относительно меня. Тем самым они позволили этим служащим предпринять необходимые шаги. Хотя они стремились как можно скорее добраться до Вильно, откуда они должны были вернуться еще раз в Варшаву, они были полны решимости сделать все возможное для моего освобождения. С этой целью они отложили (боюсь, к великому их неудобству) продолжение своего путешествия на 48 часов.
Вряд ли мне нужно напоминать читателю, что при нынешнем кризисе прибытие трех англичан в Гродно само по себе было событием, способным привлечь внимание. Думаю, ни один британский подданный, кроме меня, не появлялся в городе с тех пор, как мистер Смит О’Брайен ненадолго побывал здесь несколько месяцев назад».
По моим подсчетам Андерсон был принят губернатором Скворцовым не менее пяти раз. Со слов автора, а ему хочется верить, стало известно, что лидер ирландского национально-освободительного движения Смит О’Брайен (17.10.1803- 18.6.1864) был в 1863 году проездом в Гродно.
«В следующий вторник, 15-го числа в третьем часу, мне было приказано явиться в тюрьму и получить мой дневник, записную книжку и другие бумаги. После всех формальных процедур мне было позволено взять их с собой.
Поскольку все, связанное с моим делом, казалось, было уже закончено, я с нетерпением ждал разрешения уехать. День за днем я надеялся услышать это от губернатора, что я могу уехать, но мне отвечали: «Еще нет». Бумаги были отправлены на утверждение Муравьеву, а без них ничего нельзя было сделать. Наконец, когда мое терпение почти закончилось, в понедельник 28 сентября — через три недели после моего ареста — генерал Скворцов сообщил мне, что отчет Гродненской комиссии был утвержден Муравьевым. Я должен дать обещание никогда больше не посещать эту страну опять, я был свободен, чтобы покинуть ее.
– Когда вы будете готовы к отъезду? – спросил он.
– Сегодня же,- ответил я, — если позволите, но не позже завтрашнего дня.
Он очень удивился такому быстрому отъезду, и велел мне подождать до следующего дня. Затем я попросил разрешения на встречу с графом Биспингом, которое он немедленно дал в форме письменного приказа, адресованного начальнику тюрьмы. Я поспешил с этим приказом в тюрьму, показал его начальнику, и через несколько минут мой друг появился в комнате, куда меня ввели. Выглядел он хорошо, но я заметил, что его нижняя губа была почти прокушена. Он выразил глубокое беспокойство по поводу неприятностей, в которые меня втянули по его вине, и сказал, что, как бы сильно ни было мое отрицание участия в восстании, оно не могло быть сильнее того, как он на протяжении всех допросов делал от своего имени. Конечно, мое освобождение и скорый отъезд были достаточными для моего отличного расположения духа и ободряющего хода мыслей.
…Я уже битый час беседовал с моим другом и охотно остался бы подольше, но в эту минуту вошел начальник тюрьмы и сказал, что граф должен идти в приемную, чтобы повидать кое-кого из своих родственников, которые уже получили разрешение навестить его. Компания состояла из двух его тетушек, двух или трех кузин и сестры. Перед тем, как я вышел, граф взял с меня обещание, что я постараюсь попросить разрешения еще раз навестить его, прежде чем уеду. И поняв это, я простился с ним и вернулся в гостиницу, чтобы приготовиться к отъезду.
В тот вечер я провел в компании друзей графа, чья доброта ко мне в этот мой прощальный визит не уменьшилась. На следующее утро рано утром я явился к губернатору. Только в полдень меня запросили в его кабинет, где я с радостью узнал, что теперь для моего возвращения домой нет ни малейшего препятствия.
– Солдат сопроводит вас до границы, – сказал губернатор, – и там вернет вам паспорт и пневматическое ружье.
– Мне придется заплатить за этого человека? – спросил я.
– О! нет, конечно, нет, – последовал ответ.
Меня раздражало условие, которое от меня требовали: никогда больше не возвращаться на русскую территорию. Не то чтобы я действительно знал о каких-либо чувствах долга, которые когда-либо снова позовут меня в эту страну; и, конечно, у меня не было никакого желания (по крайней мере, в настоящее время) добровольно возвращаться сюда вновь. Тем не менее, я чувствовал, что не должен подвергаться вечному запрету на посещение. Было унизительно подчиняться такому условию. Но тут уж ничего не поделаешь; и, будучи у губернатора я подписал условия обещания на французском и английском языках в присутствии его секретаря.
В эту минуту я больше заботился о моем дорогом друге Биспинге, чем о себе. Если бы мне удалось узнать для него какие-нибудь обнадеживающие новости или мне было бы позволено увидеть его еще раз, я бы не обратил внимания на то, что я подписал. Но такая новость, как я опасался, была слишком хороша, чтобы быть правдой.
Поэтому я вернулся в комнату губернатора и спросил его, чувствует ли он себя вправе сказать мне откровенно, какая судьба, по его мнению, ждет графа. Он откровенно сказал, что графа, по всей вероятности, отправят в какую-нибудь отдаленную часть России и заставят оставаться там до тех пор, пока восстание не прекратится, но на его поместья не будет наложено никакого штрафа или секвестра.
Далее губернатор разрешил мне отправиться в тюрьму и в последний раз переговорить с графом. При этом добавил, что солдат будет ждать меня у отеля около трех часов, а поезд отправляется из Гродно в пять.
Граф, по-видимому, испытал большое облегчение, узнав от меня, что его имущество будет сохранено. Он снова выразил мне свое глубокое сожаление, что мой визит, который прошел так приятно для него и не менее приятно, как он полагал, для меня, закончился при обстоятельствах, столь тягостных для нас обоих. Но он надеялся, что наступят лучшие времена и нам будет позволено встретиться еще раз. Мы тогда откланялись друг с другом с взаимными молитвами о благе друг друга.
По возвращении в отель, я обнаружил, что обещанный вооруженный солдат, который должен был сопровождать меня до границы, был не кто иной, как казак, который уже присматривал за мной в тюрьме. И я не смог не улыбнуться при его появлении. Он предстал с огромным кожаным портфелем для писем, висящим на его груди и привязанным ремнями за плечи, парой заряженных пистолетов за поясом и тяжелой кавалерийской саблей на боку.
Несколько моих друзей собрались, чтобы проститься со мной, и, пожав им руки, я сел в дрожки с Людвигом, слугой-немцем, и отправился на вокзал. Там я встретил офицера императорской гвардии, с которым был знаком и который добыл для меня билет и во многом мне помог. Когда мы уже собирались тронуться в путь, начальник железной дороги сообщил мне, что я должен заплатить три рубля за моего провожатого. Я попросил моего друга офицера передать ему, что генерал Скворцов ясно заверил меня в том, что я ни в коем случае не должен быть ни в каком расходе из-за моего слуги. Офицер сделал для меня все, что мог, но казак, как видно, не имел официального пропуска, и я должен был либо заплатить за его билет, либо отложить поездку до следующего дня. Едва ли нужно добавлять, какой выбор я сделал. Проезд был оплачен, и мы тронулись в путь: мой провожатый в одном вагоне, я в другом.
…В поздний час, в ночь на 1 октября, я очутился, слава Богу!, с отцом и семьей в Бонне. Я счел своим долгом после моего возвращения явиться к министру иностранных дел в Англии и в общих чертах сообщить обстоятельства, о которых мне известно, и подробно изложенных в этой и предыдущих главах».
Книга по-своему неповторима, при переводе хотелось максимально сохранить авторский стиль и дух XIX века. Знакомство с ней дает современным читателям уникальные исторические сведения о том времени, быте, традициях, привычках белорусских крестьян, польской местечковой шляхты, русских чиновников, офицеров, уланов, казаков, солдат.
Отрывки из книги запланированы к выходу в 2021 году в разделе «Всемирная литература» журнала «Нёман».
Перевод Людмилы Бурдыко-Шатыренок
